— Драккл подери!

Английское ругательство срывается с губ и теряется в соснах.

В доме Хаттем не должно было звучать бранных слов. Арабский язык не пристало марать грязными выражениями. Но Адам всегда изыскивал пути, как провести древние обычаи, как избежать наказания или как ругаться, не оскверняя родное слово. Изворотливость и пытливость ума — первые два качества, без которых в затерянных гробницах египетских жрецов быстро пополнишь ряды их молчаливых вечных стражников.

Адам смахивает прилипшую ко лбу темную прядь волос и закусывает губы, вновь сверяясь с поисковым заклятием. В этих лесах все сплошное и одинаковое: мшисто-зеленое, влажное, прелое. Ориентироваться здесь, особенно днем, когда не видно звезды, было сложнее, чем в песочных барханах или узких улочках Каира. Адам никогда не понимал Лиама, который и дома из лесу не выходил, да и в Хогвартсе то и дело тащил его в Запретный Лес.

Смешные люди эти англичане. Им сказано: З а п р е т н ы й Лес, но в итоге этот запрет не нарушил только самый ленивый. У него на Родине куда серьезнее относились к запретам. Например, если позволить себе сквернословить в доме Хаттем и, ну например, назвать старшего брата мерзким грязным шакалом, то сперва язык приклеется к небу на целый день, а потом еще и отец высечет розгами.
Но все, что грозило за посещение Запретного Леса — это потеря факультетских очков. Вот вам и северные запреты суровых северных людей.

— Ага, понятно.

Ворожба, подсказывающая путь, рассеивается, Адам берет курс на восток, через заросли ежевики, ступая по узкой звериной тропинке и отмахиваясь от назойливой мошкары, от которой не спасали ни заклятия, ни мази. Исследуя пустыни и скалы такой проблемы не было — тамошняя насекомая живность сразу откусывала тебе голову, как гигантские богомолы, или проглатывала целиком, как песчаные черви.

"Лиам бы с ними подружился", — грустно думает Адам.

После их с Лиамом заточения — по вине его, Лиама, дуратской сестренки — в ирландской глуши, Адам так и не решился сказать Лиаму, что он останется в Англии. Тогда ему казалось хорошей идеей, поскольку в Каире, пусть он почти и не бывал дома и жил отдельно от семьи, его слишком тяготило бессловное осуждение отца, матери и старших братьев. Он думал — здорово будет отвлечься, поработать в новых местах с новыми чарами, изучить новую историю, начать что-то НОВОЕ, в конце концов, без оглядки на груз традиций великого рода Хаттем. Но в итоге он все равно оказался посреди какого-то леса, в окружении каких-то мошек и драккл пойми кого еще.

Где-то в этом лесу, согласно архивам волшебного банка, были руины старой волшебной усадьбы, где тысячу лет назад обитал один волшебник, который, с большой долей вероятности, оставил после себя немало артефактов, весьма интересующих гоблинов самим фактом возможности своего существования. Адам вызвался проверить лес, предполагая, что это будет приключение на несколько часов, а в результате бродил по нему уже полдня, отбиваясь от мошкары и всматриваясь в каждую кочку.

Наконец, развалины были найдены. Адам поставил метку на волшебной карте и взмахнул палочкой.

— Ревелио!

Но тонкая серебряная нить заклятия повела его отнюдь не на развалины, а в сторону, к скале, в расщелину между камней. Пещера? Судя по каменному валуну, это был открытый кем-то тайный проход. Судя по сдавленному свежему мху — открытый совсем недавно. Огонек поискового заклятия на кончике палочки пульсировал, призывая войти внутрь. Адам осторожно заглянул вовнутрь, но не увидел ничего, кроме мрака и отдаленных звуков борьбы в глубине пещеры.

Неизвестность и опасность забурлили в крови. Любой здравомыслящий волшебник аппарировал бы прочь, но эта работенка самое то для разрушителя заклятий.

Или самоубийцы.

Адам не трудится накладывать дезиллюманационные чары — то, что обитает в пещере, полагается не на зрение. Вместо этого, он активирует амулет помех, мигом становясь расплывчатым и неясным, и снимает с пояса маленький бутылек с зельем, от которого его карие глаза стали желтыми, с узкими зрачками — словно кошачьи. Щурится от света солнца, и, спрятав глаза одной рукой и держа палочку наготове в другой, он вступает в расступавшийся мрак пещеры.

Защитные амулеты били тревогу. Адам был готов к проклятиям и ловушкам, но это была волшебная тварь. Что ж в этой Англии ничего не делается без тварей.

Огромная тень, спецившаяся с тенью поменьше. От огромной твари разило мертвечиной и магией.
Баргест.

Пробить такого обычным чарами будет непросто.

Адам выставил палочку, выкрикивая усиленную формулу парализующего заклятия. Баргест соображает, что на него напали со спины и делает прыжок в сторону — выпуская свою добычу. Мертвые глаза чудовища горят голубым пламенем.
Тварь сотворил волшебник.

— Пфф.

Эти англичане ничем не отличаются от древних егептян — тоже заставляют мертвецов стеречь свои могилы.
Только вместо могущественных мумий предпочитают более эффектных и менее толковых чудовищ.

Тварь прыгает на него, но, сбитая с толку чарами помех, влетает в стену пещеры и падает навзничь.

Адам шепчет древнюю магическую формулу на арабском, изгоняющую мертвецов. Палочка горит голубоватым огнем. Баргест успевает оправиться и прыгнуть прямо на колдуна, но, прежде чем повалить Хаттема на землю, с кончика палочки срывается искра и монстр осыпается пеплом. Адам оборачивается к псу. Раны, нанесенные призраком, легко не затянуться.

— Тише, мальчик. Я помогу. Можно?

"Балбес, я разговариваю с тупым животным, сунувшим нос куда не надо. Веду себя совсем, как МакЛагген".